Основанная весной 1999 года, группа Ostara долгое время была фаворитом среди поклонников неофолка, несмотря на уникальный стиль, который зачастую называли «политически ориентированным dark-pop’ом»; корни этого стиля находятся в post-industrial. Ostara, первоначально основанная как дуэт вместе с коллегой по «Strength Through Joy» Тимоти Дженном, в конечном счете прошла через несколько стадий развития, являясь сегодня сольным проектом Ричарда Левиафана. Найдя себе более-менее стабильное прибежище на немецком лейбле Trisol и выпустив на нем два своих предыдущих релиза – «Immaculate Destruction» и «The Only Solace», — Ostara отказалась от него, и в конечном счете через пять лет молчания решила обратиться к лейблу «Soleilmoon Recordings», на котором долгое время издавались Death in June, Legendary Pink Dots и Muslimgauze. Конор Ригли не так давно получил возможность провести обстоятельную дискуссию с лидером проекта по поводу последнего изданного альбома – «Paradise Down South», — на тему мифологии, символизма, современной экономики, фильмов, а также литературных титанов, начиная с Пессоа и заканчивая Шпенглером.
Heathen Harvest: Спасибо за то, что согласился дать интервью, Ричард. В прошлом году ты выпустил «Paradise Down South», который был тепло принят публикой. Действительно ли ты доволен тем, что получилось, и тем, как альбом был принят публикой?
Ричард Левиафан: Я отношусь сверхкритично к своей собственной музыке и очень редко переслушиваю свои прошлые записи, однако лично для меня это – альбом, который я могу проигрывать от начала и до конца без пропуска каких-либо треков. Возможно, это – признак зрелости или просто готовности принять свои ошибки, однако так или иначе я очень доволен тем, как все получилось и как публика приняла этот альбом.
В описании продукта на сайте Soleilmoon Recordings сказано, что альбом затрагивает такие темы, как «духовные последствия Мирового финансового кризиса», о чем, очевидно, повествует трек «Debt on Credit». Можешь ли ты прояснить свои мысли по поводу этого события, а также по поводу «духовных последствий»?
Я помню сводку экстренных новостей о Lehman Brothers в 2007 году, а также последовавшее за этим настроение нависшего кризиса. Казалось, что коллапс неизбежен, и негативные последствия – всего лишь симптом падения, которое было неумолимым. Вы можете представить себе всю ту грязь, которая происходила, ведь эти банки раскрыли много разных махинаций.
Именно тогда и появилось разоблачение этих явлений, причем поступили они от того человека, который, возможно, и довел все до такого кризисного состояния. Когда Алан Гринспен сказал, что он не может отвечать за человеческую натуру, он был несколько лицемерен, поскольку система, функционированию которой он доверял, была как раз порождением человеческой натуры. Свободный рынок как инструмент отстаивания совокупных личных интересов – это основа экономического либерализма, который остается единственной жизнеспособной системой в современной истории. Обвинять систему означало бы отвергнуть ее, поэтому вместо нее весь гнев пал на человеческую натуру. Возможно, Гринспен был прав, однако были также и критики капитализма – или его вариаций – которые утверждали, что нет такой вещи, как человеческая натура. Occupy и Zeitgeist предлагали полностью пересмотреть систему, и некоторые даже защищали неденежную, построенную на ресурсах экономику как более рациональное и гуманное решение. С другой стороны, были либертарианцы, которые считали, что рынок вообще не был свободным, и если бы он был таким, ничего подобного бы не случилось. Меня заинтриговал этот возникший радикализм, напоминающий отголоски философии ранних 60-х, которая, в свою очередь, имеет корни в анархизме, коммунизме и синдикализме.
Затем уже в Европе и кое-где на Ближнем Востоке появилось что-то наподобие фашизма, вылившееся в националистические и исламистские движения. Я начал понимать, что история не столько повторяется сама по себе, сколько сталкивается с амнезией прошлых тем идеализма и пессимизма, которые всегда бились друг с другом. Идея «Debt on Credit» была частично вдохновлена книгой Луи-Фердинанда Селина «Death on the Installment Plan» («Смерть в кредит»), литеральным понятием покупки в кредит и приобретения в долг, вынесенным на метафизический уровень. Все мы имеем долги к природе и истории, но живем мы в основном так, словно история (и даже природа) никогда не существовала. Время не будет идти до тех пор, пока мы не осознаем, что стоим на конвейере, приведенном в движение веками ранее.
Ты – один из немногих музыкантов в неофолке сегодня, который готов отказаться от романтического видения истории в пользу обсуждения более конкретных, современных проблем в нынешнем контексте. Не думаешь ли ты, что многие артисты в жанре не хотят бороться с хаосом, творящимся вокруг, и не считаешь ли ты, что это не дает жанру раскрыть свой потенциал как законному инструменту для критики современного мира?
История не романтична. Она привлекает тем, что в ней можно найти циклические паттерны и линейную диалектику, увидеть нить, которая связывает события и объясняет то, как и почему возникли вещи. Однако все историческое – это в действительности настоящее время, которое оглядывается назад, неловко двигаясь вперед, спотыкаясь и карабкаясь, великие походы и завоевания тонут в грязи и остатках того, что в будущем станет монументами славы. Наполеон ездил на муле, Цезарь был одержим своими волосами, Карл Великий был в основном безграмотным, и большая часть мира как была, так и по-прежнему остается в ужасающей бедности. Это – настоящее время, сила момента, изменчивый и запутанный поток хаотического порядка вещей. Вы должны видеть историю в этом непривлекательном свете. Красота властвует всем, что не красиво, а смерть более уродлива, чем мы можем себе представить. Я думаю, что некоторые артисты ослеплены ностальгией по идеям Золотого Века, который контрастирует со Средневековьем, если проецировать его в настоящее время. Все же, если вы коснетесь индуистской мифологии Кали Юга, в частности ее понимания в контексте Тантры, Золотой Век мог выйти только из мрака и тьмы. Без опыта разрушительных и катастрофических сил истории и природы не было бы никакого представления о рае. Ошибка состоит в том, что мы отделяем свет от тьмы, создаем их дуализм. В действительности они представляют собой единое целое, и борьба за одно скрывает в себе тень другого.
Первое, что я заметил при прослушивании «Paradise Down South» — то, что лирика насыщена символикой, как и в прошлых альбомах. Не мог бы ты объяснить, почему она так важна?
Символизм и метафора – поэтические формы, которые выражают вещи в иносказательной манере. Свет истины горит либо слишком ярко, либо практически незаметно, так что образ, вызванный к жизни языком, напоминает туман или витражное стекло, которое противостоит резкости действительности. Естественно, существуют и другие, более прямые пути выражения своих мыслей, однако я считаю, что фильтр аллюзии не только работает лучше, но и в действительности более мощный, чем явные, неприкрытые слова. Даже сегодня, в нашем скептическом веке, когда мы ждем реализма и развеиваем фантазии, все равно остается место притчам и мифам. Между этими разрозненными полюсами лежит более глубокая среда, которая превращает мираж во что-то более осмысленное. Кроме того, написание слов к музыке несет в себе символизм на эстетическом уровне. Даже уродство приобретает определенную красоту благодаря четверостишиям и рифмованным двустишиям.
Если говорить о символике, ты принял решение использовать работу Франца фон Штука «Чувственность» в качестве обложки альбома «Paradise Down South». Почему ты решил сделать такой выбор? Как ты лично связываешь эту обложку с музыкой в буквальном и в метафорическом ключе? Франц фон Штук имел для тебя особое значение?
Мне нравится творчество Штука. Он передавал чувственное через символьное и мистическое. Он видел сатира, а также бога, темные хтонические силы, которые подпитывали визионерскую мощь воображения. Чувственность – классический, но достаточно провокационный образ Евы со Змием, однако если вы взглянете на ее выражение, ее позу, вы увидите всю мощь эротики, не порнографическую или непристойную переработку религиозного, как это мог бы представить себе де Сад, а чистую, но при этом зловещую мощь запретного, которое является действительно священным. На ее месте могла быть Лилит, но это – Ева, которая в гностическом смысле являлась Софией, земным источником всей мудрости, подаренной змеящимся внизу живота существом. Штук – полная противоположность прерафаэлитам с их онирическим видением совершенной ностальгии.
Большая часть твоей лирики, как кажется, связана с мифологией и различными эзотерическими темами. Что это — просто твой праздный интерес или нечто большее?
Мифология для меня – это не просто фиксированный набор идей, которые могут использоваться вновь и вновь. Это то, что постоянно обновляется посредством языка и способов толкования. Эзотерическое для меня – это не просто поиски сверхъестественного, это скорее разоблачение обстоятельств нашего нахождения в мире, актуальность в лице настоящего, углубленного и дополненного описанием остальных периодов, которые охватывают все время. Мир увековечивает свои мифы посредством ностальгии, копирования, и даже посредством отказа от прошлого. Томас Манн писал, что Цезарь шел по стопам Александра, а Карл Великий шел по стопам Цезаря. Противостоять нашей реальности во времени означает пробудить эхо вечности — те исчезающие, но все же постоянные темы, которые связывают нас с нашими прародителями. Мы можем по-прежнему говорить о богах и ангелах, даже если мы не верим в них, потому что они являются частью повторяющейся головоломки, через которую мы видим и интерпретируем мир.
Ты говоришь об эзотерическом в отказе от поиска сверхъестественного, после чего упоминаешь о том, что мы по-прежнему можем говорить о богах и ангелах, даже если мы не верим в них. Можно ли говорить о том, что боги и ангелы являются воплощением определенных идеалов, которые «встроены» в человеческую душу?
Боги – это человеческие идеи в аллегорической и антропоцентрической форме, однако можно также говорить о том, что за этой духовной транспозицией лежит нечто очень реальное: элементарные силы, которые имеют спиритический и сверхъестественный базис, сформированный нашими представлениями о мире. Боги – это изощренная форма сложного диалога между людьми и космосом, поэтическая, эстетическая, этическая, но все же антиномическая расплата с миром в символьном виде. Вот почему мне так не нравятся новые атеисты, как Ричард Докинс, которые стремятся объяснить мифологию как примитивное младенчество человечества. Отнюдь нет: пантеоны – исконный источник всей культуры, в то время как суеверие – проблематичная изнанка упрощения веры; есть богатая и сложная эзотерическая связь с большинством религий, которые всегда передавали тонкие, живые элементы более глубокой мысли, синонимичной с поэзией, музыкой, драмой, искусством и философией. Ницше, возможно, и объявил смерть Бога, однако он объяснял свое видение как дионисийское. Юнг интерпретировал подсознательное через мифологию, и даже часто цитируемый пассаж Карла Маркса об опиуме народа неверно интерпретируется большинством людей как отказ от духовного, однако в действительности это – подтверждение того, что человеческий инстинкт лежит вне одного материального, поскольку не бывает ничего чисто материального.
Ваше творчество всегда было вдохновлено мифами и легендами. Есть ли определенные мифы, легенды или старые рассказы, которые вдохновляют вас, символы из которых вы используете?
Четыре первоначала Гесиода, поскольку это связано с норвежской и индуистской космологией, жертвоприношения Одина в Havamal, Рагнарёк, Откровение Иоанна Богослова, Книга Еноха, спуск Орфея, смерть и воскрешение Осириса как Гора (исток христианства), похищение Персефоны, легенды Велунда, мифы об Адонисе и Аттисе, объединение любви, сексуального влечения и войны в богине Астарте, а также грехопадение, особенно его интерпретация гностиками. Кому нужны супергерои, когда у нас есть все это?
Ты упомянул о том, что «Debt on Credit» был частично вдохновлен новеллой Луи Селина «Смерть в кредит». Кажется, что ты испытываешь особый интерес к литературе. Действительно ли это – та область, из которой ты черпаешь свое вдохновение? Если так, то можешь назвать некоторые литературные работы, которые тебя особенно вдохновили?
Обычно я предпочитаю писать, ориентируясь на свое собственное воображение, и редко одалживаю строки или идеи у других. Литературное влияние всегда витает где-то поблизости, поскольку это – важная часть того, как я познаю действительность. Роман, из всех произведений искусства – очень точное отражение мира, в нем нельзя так сильно управлять языком, как это можно делать в музыке. Есть песни, в которых практически нет смысла, а мелодия – всё (пример: Smells like Teen Spirit). Вы не можете пойти тем же путем в прозе, если, конечно, это не делается сознательно и преднамеренно, как в случае с Гертрудой Стайн. Лично я пытаюсь сделать так, чтобы каждая песня передавала что-то значительное в лирическом плане, но я всегда ощущаю потребность сделать тексты соответствующими и отвечающими музыке. Есть, конечно, писатели, которые повлияли на мой образ мысли, среди них я могу назвать Ю. Мисиму, Д. Лоренса, У. Йейтса, Хайдеггера, Пессоа, Гёльдерлина, Майринка, Делилло и Лаури.
Пессоа, как по мне – достаточно необычное упоминание в контексте остальных литературных титанов. Он обладал блестящей поэтической, но все же терзающейся душой; его гетеронимы, казалось, были необходимостью для его мышления, чтобы соответствующим образом проявить себя. Его имя очень редко упоминается музыкантами, которые не родились или не живут в Португалии, поэтому мне интересно, как его творчество повлияло на твою музыку. Не мог бы ты прояснить этот момент?
Он – захватывающий писатель, поскольку он имел глубокий интерес к оккультному и был знаком с Кроули. Но все же его романы, особенно «Книга Беспокойства», никоим образом на это не намекают. Эта книга повествует о приземленном, это своеобразное погружение в печаль и быстротечность отдельной жизни, эпическое по своей тяжести, но все же не основанное на адаптации классического эпоса, как «Улисс». Это неистовая, обнаженная, неприкрытая книга, повествующая о свободном падении, но при этом наполненная моментами несерьезности и невероятного сочувствия, симпатии, лишенная сентиментальности.
Я, безусловно, соглашусь с тем, что супергерои сегодня не нужны, поскольку у нас есть такая глубокая история, связанная с нами при помощи мифов и легенд. Хотя я должен сказать, что за последние несколько лет темы, относящиеся к мифологии, нашли свое отражение в поп-культуре, даже в комиксах и фильмах, таких как «Тор». Понятное дело, что в данном случае имеет место «свобода творчества» писателя. Появилось много телешоу, как, к примеру, «Викинги», которое снискало высокую популярность. Хочу спросить следующее: отмечаешь ли ты растущий интерес к мифологии, прямой или опосредованный, и если да, то чем он вызван?
Есть некоторые прекрасные фильмы, в которых доминируют мифические мотивы. Мне понравился «Темный Рыцарь», и я очень люблю фильмы Миядзаки, особенно последний о Zero. Однако я был разочарован фильмами о Торе, которые лично мне показались поверхностной и искаженной версией норвежских мифов, основанных по большей части на комиксах, нежели на чем-то еще. Что касается Викингов, я не смотрел этот сериал, но любая попытка образного и реалистичного отображения прошлого и преодоление стереотипов – это прекрасная вещь (BBC это удалось в случае с «I Claudius» и «Wagner»). Хочу сказать, что «Игра Престолов» мне не понравилась – это ужасная мешанина из древнего и средневекового фольклора. Конечно, есть жажда фантазии и эскапизма, но по мне это – просто современная культура «хлеба и зрелищ», как бои без правил или реалити-шоу. Иллюзии более яркие, чем реальность, и многие люди предпочитают иллюзию истине. Лично для меня искусство – это столкновение лицом к лицу с правдой, даже (и особенно) когда это делается в развлекательных целях.
Твоя музыка имеет отсылки на идею рая, который когда-то существовал, что подтверждается такими заголовками, как «Ultima Thule», «Secret Homeland», «Kingdom Gone», «Paradise Down South». Я заметил, что эта тема присутствует практически во всех песнях Paradise Down South. Название альбома ссылается на что-то определенное или является скорее идеей?
Рай – это иллюзия, но очень реальная иллюзия того, что наша жизнь имеет смысл, или хотя бы надежда на это, пусть неясная и мимолетная. Это неотъемлемая часть поисков чего-то большего, чем самого себя, преследование трансцендентности в этой жизни и в этом мире. Концепция загробной жизни или небесного царства за пределами физического – это просто зеркальное отражение того стремления к высшей форме истины и красоты, которая проявляется в природе, искусстве и т.д. Не существует никакого статичного, совершенного равновесия, к которому мы движемся, однако есть сокровенное, внутреннее и абсолютное, к которому мы всегда стремимся. Это приводит к ностальгии по прошлому и ожиданию чего-то нового, большего, Золотого Века и Утопии. Ничто из этого никогда не существовало. Века или Юги идут в тандеме, и каждый содержит в себе семена другого, в них сокрыто разрушение и конец. Рай был, есть и будет противоположностью того, что противоречит ему, и без чего он бы попросту не появился.
«Darkness Over Eden» продолжает тему потерянного рая, однако также содержит загадочное напоминание о том, что «все империи падут». Особенно если рассматривать такие строки, как «но история показала, что все империи должны рухнуть», что, кажется, является отсылкой к Шпенглеру. Песня также намекает на участие США в «пляске судьбы и случая», под которой следует понимать глобальную политику и экономику. Что ты думаешь по этому поводу?
Мне нравится творчество Шпенглера и то, как он представляет историю как вид морфологии. Нет никаких сомнений в том, что все империи появляются, процветают и умирают (некоторые раньше, некоторые позже), и что ни одна из них не может существовать вечно, поскольку мощь имеет тенденцию рассеиваться, учитывая способности человека к изобретательности и честолюбию. Европа уже повидала свои спокойные дни, и Америка может стать следующей в списке на упадок. Фрэнсис Фукуяма уже однажды говорил о конце истории, основываясь на неверной интерпретации Гегеля, экстраполируя ее на либеральную модель развитого капитализма, которая установилась после Холодной войны. Но все же менее чем через десять лет США вступили в фазу напускного тщеславия, которое принесла им победа или иллюзия победы. «Свободный рынок», как оказалось, был таким же энергозависимым, как и ранее, но теперь гегемонию США вытеснили другие системы, поскольку Китай растет, Россия преследует новый паннационализм, а Ближний Восток пребывает в междоусобном политическом и религиозном хаосе. То, что является подобием надежды – это технологии, которые развиваются так быстро, что практически охватывают половину планеты; их прирост является экспоненциальным как по скорости, так и по сложности. Это, в свою очередь, создает сильную зависимость от операционных систем и автоматизации, которые укрепляют нашу способность управления вещами, однако не обязательно решает ряд экзистенциальных проблем, которые охватывают огромные общности человеческой популяции, причем как богатых людей, так и бедных. Я вбивают текст на сенсорном экране и общаюсь с людьми, которые находятся на расстоянии в тысячи миль от меня. Я могут посмотреть съемку массовой экзекуции в Ираке, где в результате войны 2003 года появились жестокие руководители, и границы, установленные колониальными державами в 1914 году, изменились, скорее всего, уже навсегда. Цивилизация и варварство – это не полярные противоположности, но при этом они притягивают друг друга. Как говорил Меллер ван дер Брук, «история – это то, что невозможно просчитать».
Кажется, что современные цивилизации первого мира хорошо адаптированы к технологическому прогрессу и инновациям, в то время как территории, которые большинство называет варварскими, такие как Ирак или Афганистан, многого из этого не имеют. Что ты думаешь по этому поводу? Очевидно, что это довольно сложная проблема современного мира, которую нельзя принимать за чистую монету. Действительно ли это культурная проблема? Экономическая проблема? Искусственно созданные границы или вмешательство внешнего мира?
В некоторой степени это связано с культурой, однако, как ты и сказал, имеются сложности, которые не позволяют привести простое объяснение того, почему одна область доминирует, а другая регрессирует. Если затрагивать тот же Ирак, он был центром инноваций и изобретений, по крайней мере в том смысле, что халифат XI века был намного более непредвзятым и интеллектуальным, чем тот тип нигилистических и оппортунистических исламистских группировок, которые мы видим сегодня. Это происходило частично из-за возрождения классических западных источников, однако ученые исламского мира были очень одаренными и, естественно, влияли на научное и даже на художественное направление запада. Исламу мешал тот факт, что политические и теологические сверхструктуры были связаны друг с другом, и законы Корана были долгое время высечены в камне, допуская некоторое лимитированное отклонение от эзотерической традиции. После монгольских вторжений османы продолжили развивать то, что уже было открыто арабами, однако поскольку та империя превратилась в милитаристский монолит, а запад все сильнее укреплялся, их падение было неизбежным. Случай с Афганистаном является исключением вследствие труднопроходимой местности этой страны (что лишает возможности эффективно управлять ей) и принятия слепой, жестокой формы ислама, укрепиться которой помогли разные вмешательства со стороны власти. В Европе и Америке быстрая революция науки и технологий стала возможной благодаря частичному возрождению классических основ культуры, а также духа индивидуализма, который появился в результате секуляризации общества, сбросившего с себя вериги клерикальной власти. Это было особенно верно для Италии и Северной Европы (поскольку испанские и португальские империи развивались во многом за счет религиозного догматизма — в погоне за золотом). Гуманизм способствовал распространению более критического и академического подхода к обучению, и это привело к процветанию разнообразных и неоднородных способов мышления. Если вы посмотрите на Китай, где также были созданы сложные технологии, изолированность и массовая коллективизация той империи предотвратили всесторонний авантюризм и дух завоеваний, которым дышали европейцы. Японцы поняли это очень быстро, и потому придерживались собственной формы модернизации, чтобы избежать лишних последствий, и результат получился очень даже удивительным.
Судя по твоим ответам, я могу сказать, что ты очень хорошо осведомлен в темах, касающихся мифологии, а также эзотерики. Как ты решил обратиться к этим исследованиям? Когда ты начал изучать все это, каков был твой начальный интерес?
В действительности все началось с чтения литературы и изучения истории, поскольку большая часть прошлого – это не просто факты и хронологии, это способ, которым люди (и отдельные личности среди них) видели мир. Вы не сможете читать Одиссею, Гильгамеша или норвежские саги, если вы не знаете про верования людей, которые их составляли. Все истории – это вид мифов, и все мифы – это те же истории, однако они также обеспечивают фундамент для рационального и иррационального видения действительности.
Если касаться музыки, какие артисты на тебя особенно повлияли?
Death in June – они, скорее всего, оказались самое сильное влияние, поскольку они заложили для меня определенные стандарты с точки зрения современного акустического фолка с западной душой. Также я духовное дитя 60-х; такие группы, как Doors и Love, очень важны для меня, больше даже чем Beatles или Rolling Stones. Кроме того, я не следую каким-то трендам и имею очень индивидуальный подход к музыке: мне нравятся как композиторы Вагнер, Сати и Дебюсси, так и группы по типу Rammstein, Depeche Mode и Bjork.
Неофолк сегодня пополнился многими новыми артистами. Что ты думаешь по поводу современного состояния жанра? Развился ли он? Если ли какие-то новые артисты, которых ты мог бы выделить?
Каюсь в том, что не слежу за новым – это, скорее всего, из-за моего возраста, а также активного труда над своим собственным творческим материалом. Однако есть некоторые группы, которых я уважаю: Rome, Of the Wand and the Moon, Fire+Ice, Argine, Changes, Spiritual Front (кое-что из творчества), а также Blood Axis. Конечно, есть и более молодые артисты, которые только начинают двигаться вперед, однако я по-прежнему являюсь приверженцем старой школы, поэтому не смогу вам назвать какие-то имена. Раньше мне казалось, что жанр угасает и раскалывается на фрагменты, однако он живет – по той простой причине, что есть что-то неувядаемое и новаторское в этом типе музыки по сравнению с мейнстримом и даже с некоторыми альтернативными сценами, такими как метал или индастриал.
Какую роль ты сыграл в развитии неофолка как жанра, если рассматривать твои проекты Strength through Joy и Ostara?
Мы были частью второй волны, которая последовала за Death in June, Sol Invictus и Current 93. Как в случае с любыми молодыми подражателями, опыт и эволюция двигались в разных направлениях, и Ostara, по моему мнению, стала чем-то новым, отойдя от Strength through Joy. Мы не единственные, кто сделал это. Те, кто выжили – это те, кто поменялись.
Музыка Ostara очень сильно отличается от Strength through Joy. Даже если брать Ostara, музыка с каждым новым альбомом постоянно меняется, особенно если сначала прослушать Secret Homeland, а затем Paradise Down South. Это своего рода эволюция для тебя или скорее способ экспериментирования с собственным звучанием?
И то, и другое. Останавливаться нельзя. Процесс записи отражает консолидацию стиля, который постоянно меняется, и момент остановки – это начало конца.
Как ты планируешь развивать свою музыку в будущем?
Записывать ее дальше. Вот уже на подступах находится новый альбом. Будем период живых выступлений, которые начнутся с Западного Побережья США, включая Канаду.
Ричард, большое спасибо за интервью.
Источник: http://heathenharvest.org
